«Держи его за руку»

Доктор Филип Аллен Грин написал книгу “Держи его за руку”  и издал ее сам без поддержки издательств. Книга сразу же стала бестселлером по всему миру. MOONCAKE публикует отрывок из произведения о том, как себя чувствует врач, если в скорой едет его ребенок. 

16 глав – 16 историй о борьбе за жизнь и принятии смерти, которая неизбежно ужасна и одновременно прекрасна. Книга честным и дружеским тоном заставляет внимательнее относиться ко времени со своими близкими и верить, что помощь может прийти самым неожиданным образом. “Держи его за руку” раскрывает эмоциональный мир врачей экстренной медицины, которые переживают смерти пациентов ежедневно, оставаясь при этом людьми.

*** 

— Док, — меня трясут за плечо. — Док, проснитесь. У нас травма. 

Я сажусь на кровати и потираю лицо. На подбородке пробилась щетина. Во рту пересохло — слишком много кофе. Мне снился наш старый пес — он кидался в озеро за брошенной палкой. Он никогда в жизни этого не делал. Я смотрю на часы. 2:04 утра. Черт! 

Я выхожу в зал. Ночная медсестра Сьюзен включает свет. Приемный покой оживает. Из громкоговорителя раздается голос: 

— Внимание! Травматологи — в приемный покой! — пауза и снова: — Внимание! Травматологи — в приемный покой! 

Я улыбаюсь. Наша команда состоит из четырех человек. Когда я работал в большом городе, у нас было около двадцати разных специалистов, техников, медсестер, администраторов и хирургов. Так было и днем, и ночью. Порой специалистов было столько, что некоторых приходилось выгонять, чтобы освободить место для пациентов. 

Здесь все иначе. Здесь есть врач (то есть я), медсестра приемного покоя, техник и еще одна сестра, которую прислали из отделения. 

Я подхожу к рации, прислушиваюсь. Но рация молчит. 

— Что у нас? — спрашиваю я у Сьюзен. 

Она качает головой. Сьюзен — ночная медсестра больницы. 

— Четыре подростка. Трое погибли на месте. Один еще жив. Они везут его сюда. 

Сердце у меня сжимается. 

У меня трое подростков. 

Вечер пятницы в маленьком городке. Сегодня выпускной. Мои сыновья отправились на танцы. Мысленно я подсчитываю шансы. В школе восемьдесят шесть старшеклассников. Три шанса из восьмидесяти шести, что один из погибших мальчишек — мой сын. Или, если считать правильно, шансы один к двадцати восьми. 

Неважно, как считать. 

Я пытаюсь вспомнить, что говорила жена: чем дети собирались заняться после танцев. Смотрю на часы. Они должны уже быть дома. Но они же подростки, и сегодня выпускной. Что подростки делают после танцев? Меня начинает бить дрожь. Я тоже был подростком. 

Это тревожное чувство охватывает меня каждые выходные с тех пор, как мои сыновья стали старшеклассниками.
Я называю это «пятничная дрожь». Мы — единственный приемный покой в городе. Я —
единственный неспящий врач скорой помощи во всем округе. Каждый раз, когда рация сообщает об автомобильной аварии или травме, меня охватывает ужас. Я думаю только об одном: смогу ли я это сделать? смогу ли я лечить собственного ребенка? 

Я знаю, что это страшный вопрос, который не следует задавать. Об этом даже думать нельзя. И все же это часть моей жизни, часть жизни в маленьком американском городке. Это реальный, сильный, холодный страх, с которым я живу постоянно. 

«Смогу ли я сделать это? — спрашиваю я себя. — Не придется ли мне делать это сегодня ночью?» 

Я покрываюсь холодным потом.
— Где это случилось? — спрашиваю я. Сестра с головой ушла в бумаги.
— Сьюзен, где случилась авария?
Она поднимает глаза. 

— Извините... На горе Джексона. 

Она отвечает, но не слушает. Я вспоминаю, что у нее дочь-подросток. Девушка учится вместе с моими сыновьями. 

Сьюзен терзают те же мысли, что и меня. 

Я не религиозный человек. Я не хожу в церковь по воскресеньям, хотя и следовало бы. Но голову даю на отсечение, что во время работы я молюсь больше, чем любой прихожанин. И сейчас я молюсь про себя: «Господи, пусть это не окажется кто-то из моих сыновей!» 

Можно ли об этом молиться? Можно ли молиться, чтобы мертвым в разбитой машине сейчас лежал чей-то чужой сын, а не мой? Что подумает Господь о такой молитве? Я не знаю, но продолжаю молиться. 

«Господи, пусть это будет чей-то чужой ребенок!» 

По выражению лица Сьюзен я понимаю, что она молится о том же. 

— Как далеко?
— В десяти минутах.
— Вы сказали, что выжил мальчик? Сьюзен медленно кивает.
Я знаю, что она думает о своей дочери. 

Я слышу звук ключей в двери, ведущей в коридор. Дверь открывается. 

Влетает Том, наш техник. Волосы у него стоят дыбом, а на щеке образовалась красная вмятина — спал он на чем-то твердом. Том — парень крупный и жизнерадостный. Он всегда готов прийти на помощь, что бы от него ни требовалось. Если понадобится искусственная вентиляция легких, именно он будет подключать аппарат, который поможет пациенту дышать. 

— Что случилось, док? 

Том улыбается. Пот выступил у него на лбу — так он торопился. Я рассказываю. Улыбка исчезает. 

— Черт! 

Том проводит рукой по лбу, вытирая пот. Все веселье прошло. Его сын учится вместе с моим старшим. Они вместе играют в бейсбол. В прошлом году его парень сумел вывести команду в плей-офф. Он молодец. 

Звонит телефон. Я поднимаю трубку. Это диспетчер. 

— Док, это Энн. Они на горе Джексона. Рация снова не работает. Я перезвоню вам, если что- то узнаю. 

Я вешаю трубку. Нам остается только ждать. 

Гора Джексона — одна из гор к югу от города. Она целиком покрыта лесом и служит границей между двумя округами. Это не гора в обычном смысле слова, но все дети называют ее именно так. Все в городе знают, что происходит на горе Джексона. Мы все знаем, потому что и сами когда-то были детьми. 

Вдоль извилистых тропинок там журчат ручьи, зеленеют луга, высятся елки. Это большой рай- он на краю огромного национального лесного парка. Гора Джексона — идеальное место для походов, пикников, костров, то есть для всего, чем любят заниматься подростки, когда родителей нет рядом. 

Проблема в том, что на тысячу квадратных миль леса приходится всего два шерифа. Один из нашего округа, второй — из соседнего. И совершенно ясно, что они особо не тратят время на прочесывание леса в поисках загулявших подростков. У них и без того работы хватает. 

Гора Джексона — прекрасное место. Я обожал эту гору, когда учился в старших классах, но как же я ненавижу ее сегодня! За пятнадцать лет, прошедших с моего возвращения в род- ной город, мне довелось осматривать множество пьяных водителей, нашедших свою смерть на извилистых горных дорогах. 

Звякает лифт. Двери открываются. 

Пришла Аманда, одна из ночных медсестер отделения. Она страстная курильщица и любительница жареного. Но она лучшая медсестра. У нее тоже есть дочь-подросток. Я видел девушку буквально накануне дежурства. Мой младший пригласил ее на выпускной. 

Аманда входит, и я сразу же чувствую запах табака. Уверен, что она снова курила в туалете для персонала наверху. Она видит наши лица. 

— Что у нас? — спрашивает она. 

Мы рассказываем. Она делает глубокий вдох, сцепляет пальцы и направляется во вторую смотровую. Пора готовиться. 

Мы — команда приемного покоя. Мы — ловцы над пропастью во ржи. Нас четверо — это очень мало. Мы одни на сто миль вокруг. И нам никто не поможет — только мы можем помочь друг другу. 

Сначала мы одеваемся и надеваем перчатки. Все молчат. Я затягиваю завязки на хирургической форме Тома, поворачиваюсь к нему спиной, и он затягивает завязки на моей форме. Аманда завязывает костюм Сьюзен и поворачивается, чтобы та завязала ей. Я достаю коробку с масками с прозрачными пластиковыми щитками и протягиваю всем по очереди. Потом надеваю маску сам. 

Том и Аманда выкатывают из смотровой каталку и вкатывают кровать. Кровать эта более жесткая, чем обычно. На такой кровати можно сделать рентгеновский снимок, не тревожа пациента. На ней можно выполнять массаж сердца, и пациент не будет проваливаться в матрас. Она водонепроницаемая, так что мы можем вскрыть грудную клетку и ввести в нее трубки и даже запустить сердце в ожидании медицинского вертолета. Кровать способна выдержать многое — в надежде на чудо порой приходится совершать ужасные вещи. 

Когда люди думают о скорой помощи, они сразу же вспоминают массаж сердца и чудесные исцеления. Они вспоминают то, что делает врачей, медсестер и работников приемного покоя одной командной. Но на самом деле все не так. 

В такие моменты, когда мы стоим вокруг пустой каталки, каждый из нас думает о собственных сыновьях и дочерях. 

Мы ждем. Все молчат. 

Я снова начинаю молиться: «Господи, пусть это будет не мой сын. Пожалуйста, прошу тебя, не заставляй меня реанимировать собственного ребенка. Не требуй этого от меня». 

Странно, но я знаю, что могу сделать это. Я знаю, что могу отключить эмоции и заняться реанимацией с холодным расчетом — если придется. Внутри меня есть надежный выключатель, который напрочь отключает все чувства. 

Но за это приходится платить. 

За годы я на горьком опыте убедился, что стоит выключить чувства, как включить их становится все труднее и труднее. Если случай очень тяжелый, очень прискорбный, то проходят недели, прежде чем удается восстановить прежнюю чувствительность. Если бы мне пришлось реанимировать кого-то из родных, я бы отключил все эмоции. Я никогда бы не сделал этого, но если бы на моих руках умирал близкий человек, мне пришлось бы. Этот выключатель всегда со мной, днем и ночью. Я знаю, что если мне придется отключить эмоции надолго, то я перестану существовать. 

Не поймите меня превратно. Я могу сделать это в считаные секунды. Я 

знаю, потому что заставлял себя мысленно проделывать это снова и снова. Если будет нужно, я смогу сделать это и спасти их. Я не предам их, когда они будут нуждаться во мне больше всего. 

— Что за машина? — тихо спрашивает Аманда. 

Она стоит, сцепив руки в перчатках перед собой. Я понимаю, что она молится, чтобы это была не ее дочь. Меня поражает мысль, что она молится, чтобы это был не ее ребенок — а мой. Я ее понимаю. Мы вчетвером стоим, обратив лица во мрак. Такое испытывают немногие в этом мире. 

— Они не сказали, — отвечаю я. 

Замечаю, что Том что-то набирает на телефоне. Он набирает, и набирает, и набирает. Тот, кому он пишет, не отвечает. Глаза Тома блестят, лицо напрягается. Потом он делает глубокий вдох и откладывает телефон в сторону. 

Мне тоже хочется написать мальчикам или жене. Но если они не ответят, что тогда? Я должен быть готов ко всему. Это моя работа. За это мне платят. 

Мы ждем. В нашей единственной школе восемьдесят шесть старшеклассников. У нас четверых там учится шесть подростков. Шансы становятся ниже. Один к четырнадцати, что чей-то ребенок окажется в этой машине. «Пятничная дрожь» усиливается. Плохие шансы. 

Меня начинает мутить: «Пожалуйста, Господи! Пусть это будет не мой ребенок. Пусть мои дети вернутся домой. Не заставляй меня сегодня использовать выключатель. Я все еще могу помогать людям. Дай мне шанс». 

Аманда думает о том же. 

— Нам надо перестать встречаться таким коллективом, — тихо шучу я. Все фыркают. — Кто-нибудь может узнать о нас четверых. 

Аманда немного расслабляется.
— Мы — команда, — говорит она. 

— Мы — команда, — повторяем мы. 

Это наша старая шутка только для нас четверых. Когда-то это было смешно. Но сейчас во мраке ночи шутка приносит нам мало утешения. 

Мы слышим вой сирен. 

Мы смотрим друг на друга. Порой те, кого я знаю только по работе, становятся для меня ближе всех родных. 

Последние приготовления во второй смотровой. Мы готовы. Я полностью доверяю своей команде. Я знаю, что они сделают все от них зависящее, что бы ни произошло в ближайшие тридцать секунд. Все они прошли боевое крещение. Это мои однополчане. Моя семья. 

Во двор въезжает скорая помощь. Сирены смолкают. Открывается дверь. 

Я нащупываю внутренний выключатель на случай, если Бог не услышал сегодня моих молитв. Рука ложится на выключатель, готовая мгновенно нажать на него. «Я не буду смотреть в лицо», — твержу я себе. Если это мой сын, я не буду смотреть ему в лицо. Я нажму выключатель и сделаю 

все, что нужно. Я прокручиваю в голове порядок действий. Я понимаю, что готов ко всему. Сомнения прочь. Я совершенно опустошен. Все мои чувства исчезли. 

Раздается грохот каталки с пациентом. Я не слышу звуков аппарата искусственного дыхания. 

— Мы сделаем это, — тихо произношу я. 

Каталку ввозят в зал. 

На ней сидит мальчик в смокинге. Лицо и смокинг покрыты пятнами крови, но, судя по всему, кровь не его. Он плачет. Похоже, он не пострадал. Сопровождающий медик, который тренирует моих мальчишек в баскетбольной команде, что-то говорит, но мы слышим только одно: 

— Ребята из пригорода... Ребята из пригорода... 

И в этот момент я понимаю, что он молился о том же, что и я. Только он молился, когда скорая помощь неслась на гору Джексона к месту аварии и над его головой выла сирена. Он молился, чтобы в аварию попал не его ребенок. Но он молился и о том, чтобы, если это окажется его сын, суметь отключить свои чувства и сделать все необходимое, чего бы это ему ни стоило. Он тоже часть команды. 

Мы все вздыхаем с облегчением. Господь услышал наши молитвы.