Художник Вячеслав Нестеров, работающий под псевдонимом Слава Триптих, стал известен в России и на Западе благодаря своей пост-иронии, смело разглядывающей российскую социальную, культурную и политическую действительность. Работая с массивами информации, он исследует их как формообразующее вещество и визуализирует в инсталляции, живопись и графику.
Читайте интервью MOONCAKE Media Славы Нестерова о выветривании человеческих предустановок и отраженном опыте.
— Привет, Слава! Спасибо, что согласился поговорить о своем творчестве. Как ты себя чувствуешь в этот вечер?
— Привет! Спасибо, чувствую комфортно.
— Ты родился и получал свое первое образование в Перми по направлению теории человеческого капитала. Правильно ли я понимаю, что основополагающие идеи этой теории заключаются в высвобождении потенциала человека для наиболее лучшего воплощения им символического либо не символического потенциала, материальных и не материальных благ. Или я ошибаюсь? Скажи пожалуйста, что ты смог почерпнуть для себя и своего творчества из обучения на такой «далекой от искусства» специальности?
— Начну с конца. Для искусства ничего не далеко и все может стать как инструментом, так и поводом для рассуждений. Вкраце о ТЧК (теория человеского капитала): впервые об этом заговорил Теодор Шульц, далее тему развил Гэри Беккер. Вся суть ЧК исходит из его определения. Грубо говоря, это все знания конкретного человека, его навыки, умения, а также сюда можно отнести его здоровье, социальный капитал, такие неисчисляемые парматеры, как фортуна и т.д. Все эти параметры сложно отобразить в количественном виде, поэтому за основу берется заработная плата, уровень доходов индивида. В некоторой степени, теория пропагандирует саморазвитие в угоду наилучшего благостостояния индивида и далее общества.
— В период 2012–2014 гг. ты создал несколько сюрреальных работ, в ряду которых были «Перед войной», «Рождение паранойи» и «Океан внутри меня». Это очень глубокие и прочувствованные работы, на мой взгляд, которые отражали твое стремление и тягу к познанию себя и, возможно, осознанию Человека и что такое быть Человеком. Можешь чуть рассказать об этой серии и мотивах ее создания?
— В этот период, я находился в каком-то романтически-меланхолическом состоянии. Наверно, это можно назвать поэзией, выраженной через рисунок, эмоциональные противоречия и мысли молодого человека.
Стремление к познанию как себя, так и окружающих несомненно присутствует, но оно присутствует всегда. Тогда я только закончил университет, уволился с работы (на последнем курсе я работал в банке консультантом), прыгнул с паршютом, и у меня была большая тяга рисовать. Это занимало все мое время. Я много размышлял, конечно, о себе, о том, как я и что делаю, и что хочу делать. Много думал о семье и своем детстве. Так появились работы Divorce и «Малыш, нарисуй мне домик», которые даже победили в каких-то конкурсах. Это были достаточно мрачные вещи, они были очень личные и, одновременно, иллюстрировали проблемы тех, чье детство прошло в девяностых, начале нулевых. Стаистика такова, что за десятилетие, примерно с 1995 по 2005 г. процент отношения разводов к бракам вырос с 40% до 75%, потом пошло на убыль. И можно заключить, что в большинстве случаев, дети нулевых жили не в полных семьях.
— Со времени твоего переезда в Петербург, а потом переезда в Москву и поступления в ИПСИ прошло не так много времени. Но из твоих слов следовало, что ты дистанцировался от той формы, в которой прежде работал и перешел к осмыслению общества, социума и человека посредством других форм. Это можно заметить в более поздних работах, например, в сериях твоих графических работ 2015 и 2016 годов, где ты постулируешь с одной стороны исследование процесса производства и обретения человеком своего опыта, жизненного или эмпирического, а с другой – мимесис и бессмысленность машинного труда. Какие может быть фильмы, книги или другие художники подтолкнули тебя к созданию этих серий?
— На меня большое влияние произвели такие художники как Нео Раух из Новой Лейпцигской школы, с его мирами, построенными на невероятной смеси сюрреализма и соцреализма, Михаэль Борремнас с его обессмысливанием действий. Люди на его графических работах занимаются совершенно непонятной деятельностью, с видом, что все так и должно быть. От этого веет чем-то сомнамбулическим.
Мои работы того времени относят как раз к моему первому образованию. Все, кто изучал экономику, читали «Капитал» Маркса. Критика капитализма, и другие вещи до сих пор не теряют актуальности, например, отчуждение врмени своей жизни, ее аренда работодателю. Чему равна цена времени жизни человека, а значит и чему равна цена жизни человека? Это вопросы о человеческом капитале. Далее я рассуждаю о восприятии человеком мира, но через его опыт и возможности. А это очень рамочные понятия. Это рамки как врожденные (наследственность) и приобретенные (образование, социальный капитал и т.д.), это рамки той культуры, в которой существует человек.
— Вопрос, который часто (практически всегда) возникает к людям, занимающимся творчеством: слава и деньги или для искусства? Многие отвечают уклончиво. Но если варианта только два – как бы ты ответил?
— Уклончиво (улыбается). Существует множество других сфер, где могут быть слава и деньги. Если бы самоцелью было именно это, то зачем идти по более тяжелому пути искусства?
— Ты однажды говорил, что искал дилера для своих работ. С этим, кажется, так ничего и не вышло. Само это желание связано с каким-то меркантелизмом? Желанием быть востребованным и узнаваемым?
— Есть вещи, которые мне не нравятся делать и, одновременно, они занимают очень много времени и сил. Это вся бюррократическая и организационная история, а также история с продажами. Но сейчас я, кажется, себя перебарываю и даже стал находить в этом приятные моменты. Например, писать тексты и общаться с новыми людьми.
— Ансельм Кифер в одном интервью сказал: «Когда я вижу работы новых художников у меня уходит много времени, чтобы понять, являются они искусством или нет». Как ты видишь и воспринимаешь искусство? Что положительного ты можешь отметить среди современных тенденций в искусстве, против чего хотел бы высказаться?
— Решение о том, является то или иное искусством – это решение человека с индивидуальным опытом, уровнем знаний, видением, и тд. Мы смотрим на работу «An oak tree» Майкла Крэйга-Мартина, и не можем понять искусство это или нет, если не обладаем знаниями, позволяющими нам понять такое искусство.
Раз уж цитриуем, то процитирую Эмилию Кабакову, которая процитировала одного своего друга, который, возможно, тоже кого-то процитировал, но об этом история умалчивает: «Плохое искусство – это когда ты смотришь на него и говоришь: «Уау!», но через некоторое время говоришь: «Ну и что?». Хорошее искусство – это когда ты смотришь на него и говоришь: «Ну и что?», но через некоторое время говоришь: «Уау!». Дональд Джадд сказал, что любое искусство – это искусство, если его хоть кто-то назвал искусством. Я привык говорить: «Художественные практики» и не давать оценочное суждение.
Всеми излюбленный вопрос «что же хотел сказать художник?» не работает, в определенном смысле, в виду того, что зритель в настоящее время сам является частью любого искусства. Он созидает его, вписывая смыслы в пустые зоны, оставленные художником, и интерпретирует его, исходя из собственного опыта, культуры, мироощущения и т.д. О «смерти автора» и прочтении того, что хотел сказать художник еще писал Ролан Барт, критикуя однозначные прочтения текстов (а любое искусство – это тоже текст).
— Важным аспектом дискурса на тему живописи являются выставочные пространства. Ханс Обрист отмечал тягу многих художников начиная с 50-60-х годов отказываться от «классического» использования музейного пространства, так как «музеи превратились в кладбища картин». В связи с этим многие, в том числе и Бойс, Раушенберг, Кабаков, Уорхол склонялись к нестандартному использованию музейных пространств и взаимодействию с посетителями. У меня возник вопрос к тебе, где бы ты хотел увидеть свои работы и считаешь ли ты независимость от музеев и других институций необходимой вещью репрезентации своего творчества?
— Все всегда документруется, а значит, может быть выставлено в институции в качестве фотографий, документации, принтскринов и тд. Даже перформанс, который был реализован, документируется, чтобы потом оказаться в институции.
Недавно был в одной модной московской галерее. Там выставлялся художник, который всю жизнь работает с нефизическим искусством, как, например, видео-арт. Вся галерея была увешана его картинами и на одной стенке крутился ролик, который он создал. Я спросил, почему же тут висят его картины, раз он не работает на холстах? На что мне ответили, а я ждал именно этого ответа: «Нам нужно что-то продавать». Рынок – великая сила. И если говорить о том, что можно называть искусством, возвращаясь к предыдущему вопросу, существует еще три фактора, по которым можно сказать, что то или иное произведение – искусство. А именно, если его определяют как искусство эксперты, если его определяют как искусство институции, и если оно может быть куплено или продано, то есть находится на рынке и циркулирует. Художники всегда пытаются преодолеть рынок, и у хороших художников это получается хуже всего. А значит, мы их видим в институциях.
— Кто является твоим любимым художником и почему?
— Вопрос сложный, хороших художников очень много. Так как я приверженец пост-иронии, мне нравятся этакие интеллектуальные шутники. Мне нравится, что делает Томас Сарацено, когда устраивает первый в мире музыкальный концерт пауков и людей. Джо Дэвис, работающий на стыке сложных современных технологий и искусства, который отправил в космос вибрации вагинальных сокращения балерин Бостонского балета при помощи радара. Одним из моих любимейших художников является Ханс Хааке, который проводит настоящие глубокие расследования, хоть и в достаточно дерзкой, но весьма интересной и остроумной форме. Так, один из его проектов исследовал провенанс безобидной небольшой картины Эдуарда Мане «Пучок спаржи». Переходя от одного владельца к другому, картина в итоге попала в руки к одному немецкому банкиру, по совместительству члену попечительского совета музея, в котором должна была выставляться эта работа Ханса Хааке. Дело в том, что этот значимый человек во времена нацистской Германии принимал активное участие в построении экономики национал-социализма, о чем тщательно умалчивалось в послевоенные годы. Картина Мане ему досталась при достаточно туманных обстоятельствах, перейдя от владельца, имевшего еврейские корни. Так, работа Хааке находилась на выставке не более, чем один день, после чего была удалена по наставлению попечительского совета музея.
— Ты что-то заимствуешь у художников, которые близки тебе эстетически? Как ты рефлексируешь их материал? Пропускаешь через свою собственную историю и прошлое, либо смотришь на него более глобально, в том числе и через настоящее страны, в которой находишься?
— Мы проживаем в мире пост-продукции. Диджеи составляют свои треки из кусков музыкальных композиций других исполнителей, которые начинают звучать по-другому в новом контексте. Художники могут использовать весь арсенал знаний и работ, которые были когда-либо кем-либо созданы. Эстетика понятие вторичное, идея, производство смысла – первчиное. Так, например, одно из различий модерна от постмодерна заключается в том, что в эпоху модерна было важно придумать новый язык, но темы часто были одни и те же. Если говорить очень грубо, то как изобразить закат новым способом? Теперь на первый план выходит идея, и ее визуальная или иная реализация – это язык, включающий в себя объяснение идеи и твою идентичность, как художника. Ты свободен пользоваться любыми средствами. Простой пример: Александр Косолапов использует приемы и эстетику поп-арта, но переносит их в другой контекст и наделяет другими смыслами.
— В разговоре с Хансом Хааке, Вальтер Грасскамп, один из известнейших немецких критиков, называл поколение после 70-х «политизированным». Скажи, ты считаешь, что современный мир – это мир политический или политизированный, что так или иначе человек выражает себя и свою позицию через про или анти-политические действия? Ты считаешь себя политически ангажированным?
— Любое искусство политическое. На мой взгляд, сам факт удаления работы Хааке с выставок по просьбе попечителей музеев и был его конечной целью, показав тем самым политизированность того, о чем художник может высказываться, а о чем нет. Как и само высказывание.
— В 2016 году в Перми была выставлена твоя «Композиция из 45 цветков». Наверно одна из первых публичных работ на тему политики. На ней ты изображал лоб, уши и глаза Путина. Почему именно эти части?
— Я считаю их очень симпатичными. Почему бы и нет?
— Последний проект, который ты делал – календарь «Путин на каждый день». Эта акция была настолько необычной, что даже американское издание PRI посвятило этому статью. Расскажи об идее? В чем был посыл?
— Я люблю жанр пост-иронии. Начнем с того, что календарь был выпущен за несколько месяцев до выборов и его полное название «Путин на каждый день до 2120 года». Внутри календаря были прописаны в абсурдном ключе важные вехи истории (но некоторые, как показали недавние события, уже вполне реальные). Они были написаны историком будущего и приурочены к 120-летию правления президента.
Еще до того, как календарь был выпущен, о нем уже говорили СМИ. И мне было интересно, какие СМИ об этом будут говорить, как об этом будут говорить, и опять же как и кто это будет обсуждать. Календарь вышел красивый, мне он очень нравится. Что самое интересное, я не вносил туда лозунгов, ни к чему не призывыл, и вообще сделал его таким образом, чтобы мое отношение к делу было неявным. Я читал комментарии, которые отправляли мне или которые были написаны под статьями. Было вполне интересно натыкаться на комментарии от Фабрики Троллей. Это были максимально литературные тексты, очень хорошо выстроенные, профессиональные, с такой очень терпкой нотой оскорбления. Я слышал, там работают филологи.
— Общение «художник – посетитель» строится на определенном языке, который, несмотря на это, должен быть декодирован и расшифрован, если кто-то хочет достичь сочувуствия или сопричастия. Сейчас ты работаешь с «массивами информации и используешь их как формообразуеющее вещество», визуализируя их. На каком языке ты хочешь/говоришь с теми, кто наблюдает твое творчество? Чего ты хочешь достичь?
— Мне интересна инсталляция, в ней много нераскрытых возможностей. Также интересует работа со звуком и реляционная эстетика – эстетика взаимодействия. Важнее всего, как правильно было сказано, достичь сопричастности. Это возможно через задействование всех органов чувств. В ближайшем будущем меня будет интересовать именно этот вектор.
— Визуализация – это основной принцип и напрявляющая твоего творчества сейчас? Ты хотел бы обрести большую независимость от социальных штампов или ты считаешь, что для того, чтобы ими пренебречь, необходисмо войти в эту сферу?
— Да, в основном я работаю с визуальностью. Но как сказал выше, меня интересует включение субъекта в процесс. Скажем, в проекте с календарем так и произошло. Я выступал как наблюдатель второго порядка, создав прецедент и отслеживая реакцию на него.
— Я заметил, что сейчас тебя очень занимает размышления на тему «выветривания человеческих предустановок», высвобождение чистого создания и разума из пут телесного. Можно считать это стремлением к вечному и неувядающему? Что-то спровоцировало серию этих работ?
— Не думаю, что вообще можно говорить о чем-то вечном. Мне интересно производство субъективности в наше время и эволюция человека. Сейчас как никогда поднимаются вопросы, кого считать человеком – где эта грань? Очень важны среди многих людей и вопросы самоопределения по принципу ролей, по принипу гендера и тд. Человек – это телесное? Сейчас вместо сердца вставляют искусственное, люди, лишившиеся конечностей, получают роботизированные. Печатаются биоорганы на 3d-принтерах. Люди, которые совершенно обездвижены, являются частью общества и могут получить Нобелевскую премию, написав труды при помощи технических устройств. Возможно ли это было лет 40 назад? Мне очень интересно наблюдать, как меняется отношение к человеку. Я рассуждаю на тему выветривания физического, как чего-то вторичного по сравнению с сознанием.
— Расскажи о своей работе “in-form” в резиденции в Кронштадте? Это то актуальное, что занимает тебя на данном этапе?
— Проект In-Form в Кронштадте – это мой первый проект, связанный с изучением и перевоплощением информации. Глагол «Информировать» дословно — придавать форму — in-form. В кронштадтском проекте я развивал эту идею. Помимо графических работ, я экспериментировал с инсталляцией. За три недели я проделал достаточно большую работу и рад полученным результатам.
— С какими бы материалами ты хотел бы поработать? Есть ли что-то, что несет для тебя особенный смысл?
— Касательно материалов, все зависит от идеи. Я использую тот или иной метод или материал как язык. «The medium is the message», как сказал Маршалл Маклюэн. Сейчас я изучаю работу с дополненной реальностью.
— Есть стереотипное мнение о том, что «счастливые люди не могут (не способны) создавать великое искусство». Ты с этим согласен? Ты счастлив?
— Не знаю, что такое великое искусство. Похоже на бросское слово, создающее символический капитал. Я вообще, по натуре, достаточно депрессивный человек, спасаюсь в самоиронии. И одновременно чувствую себя на своем месте.
— Скажи, если бы у тебя была возможность рисовать и творить в какую-то другую эпоху или время, какое было бы для тебя наиболее интересно?
— Мне очень нравится сейчас. Не могу представить другое время.
— И последний вопрос, наверно, один из важных. Ты хотел бы остаться в России и делать искусство здесь, либо в другой стране?
— Я уважаю свободу высказывания, и хотел бы работать там, где есть возможность высказываться по волнующим тебя вопросам.
