Не дожидаясь персональных приглашений, художник Владимир Абих развесил по Петербургу автопортреты-маскароны, встроившись в архитектуру города. Мы поговорили с Владимиром и узнали, что он думает о тщеславии художника, влиянии денег на восприятие искусства и обезличивании автора в интернете.
— Прочла, что тебя сильно впечатлил Бэнкси, и ты начал заниматься граффити в школе. А куда ты пошел учиться? Как формировалось в тебе, что ты именно стрит-арт художник?
— Полагаю, что быть художником это означает иметь определенный тип мышления и смелость делиться его плодами с другими. А учиться этому крайне сложно. Можно расширять культурный диапазон, изучать историю искусства и это всё безусловно будет полезно. Но не факт, что после этого ты станешь художником. Тем более уличным, ведь стрит-арт это «низовая» художественная активность, наиболее противоположная академическому образованию, единственное возможное обучение — это практика.
Я изучал маркетинг в Уральском Федеральном университете, потом учился на кинорежиссера, а позже изучал современное искусство в Proarte. Три раза учился и высшее образование – самое бесполезное из всех трех.
— Многие люди проходят через это: идут в школу, идут в университет, потом начинают работать. Нужно ли было пройти вот этот этап – бесполезной учебы в университете, чтобы лучше понимать своего зрителя?
— Нет, не нужно. Я совершенно зря потерял время. Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы там не учился. Это не значит, что образование плохое, просто я знал, что по специальности работать не буду, и пошел на это скорее из-за влияния общественного мнения. Поступил – учись, тем более на бесплатном, тем более пройдя большой конкурс на место.
— Интересно – человек, который занимается провокационным искусством, некоторое время жил по канонам, которые навязывает общество. Ты был недостаточно взрослым, чтобы нарушать правила или что?
— Наверное, не хватало радикальности, смелости, и не было опыта бросания.
— А в какой момент все это появилось?
— Само время с годами становится прессом, выдавливающим из зоны комфорта. Становится невозможным откладывать что-либо, потому что тебе уже не 20, 25 или 30 лет. В 18 можно поиграть весь день в компьютерные игры и надеяться, что все впереди. С годами ты понимаешь, что многое, вообще-то, позади. И лучшая мотивация – само время, но оно и самый жесткий и жестокий мотиватор.
— Расскажи про своего зрителя. Кто он?
— Стрит-арт работает с очень широкой аудиторией, и зритель – это совершенно случайный прохожий. Он редко останавливается, чтобы поразмышлять о работе, у него нет специального искусствоведческого или культурного багажа, чтобы считывать сложные аллюзии и намеки художника, поэтому коммуникация с ним происходит достаточно быстро и просто. В галерейной среде художник работает с подготовленным зрителем. И там важна отложенная коммуникация: хорошо, когда ты не понимаешь, что происходит, как это сделано, когда не можешь быстро переварить произведение.
— Есть ли разница для художника, где выставлять свое искусство: на улице или в галереях? И с улицы уходить в галереи – в этом нет фальши?
— Если у художника антиглобалистические работы вроде «долой капитализм!», «долой эксплуатацию рабского труда!», а сам он при этом продается очень за дорого, то это неискренняя позиция. У меня с этим нет противоречий. Есть просто разные идеи, которые подходят под разные форматы: что-то имеет смысл сделать только на улице, а что-то уместно лишь на фоне белой стены галереи.
— В одном из интервью ты задался вопросом, с каких пор «в сознании общества укоренилось мнение, что художник должен быть голодным, а искусство бесплатным» и припомнил знаменитые произведения, которые делались на заказ. Если у художника больше денег, он может принести этому миру больше ценности?
— Деньги – достаточно условный показатель художественной ценности, но при этом самый понятный. Многие художники, чьи работы дорого стоят, действительно, внесли большой вклад в искусство, ведь дилерам и коллекционерам необходимо на что-то опираться, они не могут скупать бездарных художников, в которых ничего нет. Но в то же время, стоимость существует по законам рынка, и ей можно спекулировать, поэтому есть художники, цены на которых завышены. Чтобы это понять, нужно разбираться в истории искусства и аргументировать свою точку зрения.
— Деньги не должны влиять на тот посыл, который несешь?
— Деньги вообще не должны на что-то влиять. Они нужны, чтобы о них не думать. Для художника ориентация на получение прибыли провальная. Думая о деньгах, художник будет опираться на дорогие работы и пытаться их копировать, а значит будет безлик и вторичен.
Бизнесмены ориентированы на получение богатства, а для художника на первом месте – слава и призвание. Мне кажется многие художники, признают они это или нет, тщеславны и стремятся к любви какого-то сообщества, нежели к богатству.
— Как ты думаешь, ждет ли нас вторая эпоха Возрождения?
— Думаю, такое возрождение или кардинальный прорыв в искусстве возможен, только если мир обнулится в результате мощного катаклизма. По поводу будущего у меня есть версия: мир будет все больше погружаться в виртуальность. Сегодня мы смотрим на экраны телефонов, завтра будут линзы, потом импланты. Человека будет невозможно удивить визуалом. Художники будущего будут больше похожи на гейм-дизайнеров или режиссеров, создающих альтернативные способы проживания, квесты с совершенно другими ощущениями и возможностями, в которых можно прожить жизнь мухи или собаки.
— А художники, которые пишут картины, не будут впечатлять своего зрителя?
— Мне кажется, год от года человека все сложнее впечатлить. Лет 200 назад зайти в расписанный собор уже было взрывом мозга. Сегодня мы каждую свободную минуту листаем инстаграм, и столько визуального контента переварием, сколько люди древности не видели за свою жизнь. Количество контента только увеличивается, конечная точка определяется нашим свободным временем и возможностью воспринимать информацию без утомления.
— Что тогда, по-твоему, войдет в историю?
— В историю входит что-то первое или что-то лучшее. Художники, у которых нет предшественников, но много последователей.
— Когда тебя начинают повторять – это скорее льстит тщеславию или вызывает бешенство?
— Культура, среда, художники-предшественники – всё это оставляет на нас свой отпечаток, порой повторение может быть неосознанным. Если же художник отдает себе отчет в заимствовании, то важно привносить что-то свое, некую «добавленную стоимость», иначе работа будет, в лучшем случае, вторичной, а в худшем – плагиатом.
Что-то новое можно предложить только с помощью инновационных технологий. Пользуясь традиционными практиками, новое сделать в плане формы практически невозможно. Но это не значит, что не стоит пытаться.
— Фотографии твоих работ выложены в пабликах, но авторство часто опущено. Как ты думаешь, правильно ли это? Возможно ли это отрегулировать?
— Конечно же, правильно подписывать авторство. Указание имени художника – банальный этикет. Не знаю, насколько возможно регулировать такие вопросы: любое ограничение сетевой активности всегда сильно попахивает цензурой.
— Если все работы уходят в интернет, являются ли они собственностью художника?
— Мы говорим об авторстве. Работая на улице, художник отдает свою работу городу, она становится его частью, у нее нет владельца, но по-прежнему есть автор – человек, который её придумал и а затем сделал, без которого она бы не появилось на свет.
— А как же анонимы?
— Кто-то делает анонимно, кто-то под псевдонимом. Все зависит от позиций, желаний и личных предпочтений каждого художника.
— Ты сказал, что всем творцам хочется славы.
— Для кого-то анонимная слава – это тоже слава. А то, что один в маске, а другой нет – просто разные стратегии. Может, кто-то стесняется наговорить глупостей в интервью и испортить все впечатление о себе. Кто-то считает, что за художника должны говорить работы, а не сам художник.
— А как ты думаешь, отделимо ли искусство от личности создателя?
— Есть разные точки зрения. В классической интерпретации скорее неотделимо. Если мы берем поэтов Серебряного века, то их личная жизнь неотделима от стихов; важна связь их образа с их поэзией. Есть и другая точка зрения. В эссе Ролана Барта «Смерть автора» говорится, что автор не так важен, и основная движущая сила – сам текст. Главенствующая роль отдается читателю, который в своем сознании наделяет текст статусом искусства.
Я так скажу: если жизнь автора и его произведения находятся в одном направлении, то это надо считывать все вместе. Будущим историкам будет очень интересно соотносить жизнь с произведениями художника и определять, почему творческий путь развивался именно так. Для арт-рынка фигура автора необходима, ведь в первую очередь продается имя художника, а не произведение.
— Ты создаешь произведение и говоришь: «Это произведение посвящено такой-то теме». Зритель приходит – да, хорошо, это посвящено такой-то теме. Не думаешь ли ты, что ограничиваешь его в возможности понять произведение по-своему?
— Если у зрителя есть личный опыт, который позволяет ему иначе прочесть произведение, то он в любом случае поймет его по-своему. И это скорее хорошо – у работы появляется многомерность. На выставках мне иногда говорят: «В этой работе я вижу вот это и это», а я это совершенно не закладывал. Ничего плохого в этом нет.
— Насколько далеко может зайти это прочтение?
— Есть прекрасная сцена в фильме Вуди Аллена «Полночь в Париже», где герой мог случайно путешествовать из современности в 20-е годы 20 века и встречаться с творческой тусовкой того времени. Там, в прошлом, Пикассо рассказал ему о своей картине, а в настоящем времени некий «специалист по картинам Пикассо» рассказывает про смысл этой картины, и он совсем другой. Мы не можем точно знать, что было в голове художника в момент работы. Но это и не нужно, произведение уже на уровне своей трактовки позволяет человеку иметь разные точки зрения.
Часто разговоры об искусстве начинаются с того, что такое искусство, где «настоящее», а где китч или провокация, что правильно, а что неправильно. У нас у всех есть устоявшийся набор неких общепризнанных произведений и техник, которые мы считаем искусством, на него мы ориентируемся, когда об этом заходит речь. Дать раз и навсегда определение искусству, всё равно что умертвить его и сделать чучело. Искусство даже на уровне собственного определения дает свободу. Благодаря этой неопределенности и свободе мнений, искусство продолжает жить, бурлить и развиваться. Наверное, правильней даже говорить не искусство, а искусства, подразумевая его многогранность. Искусство перестанет быть интересным, как только станет совершенно понятным и приобретет эти рамки. Искусство как раз пытается эти рамки раздвинуть, преобразовать, изменить, отрицать.
Текст Деонизия Балде / Фотографии из личного архива Владимира Абиха