Актриса и модель Валентина Нейморовец рассказала о вехах своей жизни, о том откуда и куда она идет, какова была ее стезя и куда ведет ее судьба.
Я родилась в Украине, в Чернигове, но чувствую себя абсолютно русским человеком. До первого класса я фактически жила с бабушкой. Маму почти забыла, потому что она вынуждена была много работать и редко меня навещала. Помню, что даже звала бабушку «мамой». Бабушка, Мелания Исаковна, была очень замкнутая, молчаливая, она потеряла любимого сына и мужа любимейшего. Может быть, она и всегда такой была, а может, от большого горя.
Бабушка меня берегла, на печи держала, холила, лелеяла. Помню, она мне однажды говорит: «Иди к бабушке Петрихе и к бабушке Лучихе, зайди к Веренковым, к Теремцам, к Василёвым, и скажи — именинница приглашает, приходите». Я пошла, руки в карманах, капюшон у меня красный, на дворе ноябрь, трава изумрудного цвета, капельки замерзшие, иней — красота. Ботинками сбиваю иней. Я ходила и думала, что за именинница ждет, кто она такая, как выглядит? Возвращаюсь домой, открываю дверь: самовар кипит, люди сидят за столом в большой горнице, кто-то выскакивает из-за стола, хватает меня на руки, сует моченое яблоко и за уши дергает. Это я, оказывается, была именинницей.
Меня привезли в город, когда родилась моя сестренка, Танечка. Мне тогда подарили игрушечный трамвай, который ездил через мостик. Я сидела под столом, играла, а на диване сидела очень красивая женщина, она говорит мне: «Доченька, иди ко мне», для меня это было дико, и я не пошла. Во-первых, она меня от игрушки отвлекает, во-вторых, я не знаю, что ей нужно, зачем она меня выманивает. Вдруг что-то заплакало на кровати, и женщина эта, моя мама, переметнулась к младенцу и оставила меня играть дальше.
Так получилось, что меня воспитывал отчим. Батянечка — так я его звала — был инвалидом отечественной войны. У меня были к нему горькие обиды, потому что он был очень строг. Но своей строгостью он мне помог. Помнится, он очень любил петь и приглашать гостей. У нас дома часто бывали люди. Я училась в музыкальной школе, и ему это было на руку: «Валя, сыграй нам!», и заказывали что-то. Так что я с детства привыкла к вниманию.
Ребенком я была очень активным, коленки всегда были сбиты. Я могла, не стесняясь, одолжить у соседей велосипед, чтобы научиться на нем ездить. Я училась сама, подсматривая за другими. До сих пор с удовольствием езжу. На коньки тоже сама встала, я брала у мамы паспорт и шла на каток, беря их на прокат. Еще мне надо было научиться ездить на лошадях самой без седла. Представляете?
Я всегда веселила маму, и она, смеясь, говорила: «Ты точно как бабушка Устя». Я спрашивала, кто это? Однажды я искала фотографии в шкафу и наткнулась на желтую потрепанную бумажку. Там было написано: «Усыновляется Валентина Васильевна Горбаченко сегодняшнего числа такого-то года…». С 1960 года я стала Нейморовец Валентина Михайловна. Все скрывали, что батянечка мне не родной, хотя родственники относились ко мне очень ласково, иногда даже внимательнее, чем к Танечке.
Мне было 17 лет, я тогда не поступила в театральный и решила, что поеду искать своего отца. Мама меня благословила, дала адрес деревни бабушки, матери Василия Тимофееча Горбаченко. Мне выделили какие-то скромные деньги.
Чемер — очень большая деревня. Он расположен по трассе, которая идет из Киева в Чернигов. Как объявили Чемер, я сразу вышла на остановке, смотрю — никого нет. Вдруг женщина рыжая, очень колоритная такая, с веснушками, зелеными глазами, появляется и спрашивает: « А до когосе вы приехали?» Я говорю, что приехала к бабушке Усте. У нее как-то переменилось лицо:
К Устине Тимофеевне Горбаченко?
— Да, — отвечаю.
— Так вы не там вышли, — она мне рассказала, как добираться, и вдруг говорит, — а я твоя родственница, ты наверное дочка Василя?
— Мама сказала, да.
— Похожа, — говорит она. Мне было это очень приятно.
Я прихожу по адресу, захожу в двор, там юноша в очках и девочка чуть младше меня, тоже Валентина. Я говорю: «Здравствуйте! Я – дочь Василия Тимофеевеча, Валя». Меня заводят в дом, рассматривают, присматриваются – приехала словно самозванка, без вещей, без угощений, без денег. Авантюра! Они дождались своей мамы, тети Анны. Мне стали показывать фотографии, и я впервые увидела своего отца. Сразу появилось чувство, что он родной. Плоть чувствует. Я с любопытством рассматривала его жену, рассказывала о себе, и помню чувство, что я очень хотела понравиться этим людям.
Ближе к вечеру мы пошли к бабушке Усте. Какое она была сокровище! Глаза голубые-голубые, живые, яркие; большой нос, беззубая детская улыбка; высокая, прямая. Меня поразили ее руки — крупные кисти, хотя сама она была худенькая, поджарая. Бабушка меня встретила очень радостно и естественно, словно знала всю жизнь. Бабушка Устя всегда хотела, чтобы мои родители воссоединились и ребенок рос в семье. Она, как я узнала потом, часто приезжала к моей маме, оставляла подарочки и угощения, чтобы не обрывать связь с нами.
Через несколько дней приехала моя тетя Матрена. Она, оказывается, меня крестила и имя выбрала. Матрена жила на целине, там же, где и отец, а сейчас приехала в отпуск. Было решено, что по окончанию ее отпуска мы вместе поедем в Казахстан. Билет достался только в общий вагон, а ехать более двух-трех суток. Это было удивительное путешествие, за окошками мелькали степи с верблюдами. Я спала на самой верхней полке. Люди заходили и выходили. В составе было очень много детей разного возраста. Молодость такая прекрасная пора смелых начинаний. Нужно своих детей и внуков благословлять, чтобы они не сидели на месте, путешествовали, действовали.
Остановка. Город Есиль. Я выхожу на перрон. Стоит мужчина, он мне сразу понравился. Поезд тронулся. «Пойдемте в машину», — говорит нам с тетей. Я в машине изучаю его затылок, вся моя сущность была в этом человеке. Сразу все принялось, может быть, кровь взыграла. Он направляет зеркало на меня, глаз не сводит. Ехать по степи долго.
— Валя, тебе нравится? – была его первая фраза.
— Очень.
— Ну вот, а мама не захотела сюда ехать, — это все, что было сказано о маме.
Мы приехали за полночь, я с тетей Мотей вышли из машины, а папа уезжает.
— Куда он уехал? – спрашиваю.
— Домой, — отвечает Матрена.
— Почему я у тебя? Я хочу к отцу, — меня обуяла досада. Я помню, стала ходить по комнате, говорить, что уеду обратно, что к нему приехала, а не к тете. Почему не повез к себе? Почему оставил? Оказывается, как я потом узнала, ему была дана телеграмма: «Василий, встречай, еду с Валей, поезд такой-то, на станции Есиль». Они ждали племянницу Валю, а приехала вдруг я, дочка. Сейчас думаю, как мужественно он вел себя на вокзале. Если бы было послано, что едет твоя дочь, то все было бы как-то иначе.
Через значительное время вновь освещается двор фарами, открывается дверь, входит папа и говорит: «Собирайся, Надя нас ждет». Нас встретила женщина с заплаканными глазами, Надежда Степановна, которая была очень похожа на мою маму. Был замечательный ужин, очень красивая посуда, вкусная еда. Их дом всегда был гостеприимен и полон друзей.
Отец работал завгаром и каждый раз брал меня с собой то на работу, то в поездки к знакомым и друзьям. Помню, возил меня по аулам и хвастался – вот моя дочь! В те времена болезненней воспринималось отсутствие детей, чем сейчас. Однажды, он остановил машину и чуть ли не со слезами на глазах, смущенно, словно исповедуясь или прося прощение произнес: «А я знал, что ты у меня такая».
Через некоторое время пришло письмо от сестры Тани – она узнала, что я ей не родная сестра. Все письмо было в слезах, это послужило сигналом, что мне нужно ехать в Украину. Отец уговаривал меня остаться, предлагал устроить меня учиться без экзаменов. Но мне нужно было возвращаться. Я скрыла, что поступаю в театральный, так как в их кругах это была презираемая профессия. Отец провожал меня один, он не плакал. Молчал.
Где-то в 5-6 лет меня отправили в санаторий, мне там очень нравилось играть в доктора, врачевать детишек. Особенно я любила ставить перке – у меня был химический карандаш, детки стояли в очередь и я им рисовала крестик. Я все делала серьезно, чувствовала себя востребованной и нужной. И вдруг подходит нянечка, спрашивает:
— Что ты делаешь? Ты пачкаешь платья детей.
— Я лечу, — отвечаю.
— Ты не лечишь, ты калечишь, — одергивает меня.
Я опять настойчиво отвечаю, что лечу их. Внутренняя уверенность у детей всегда очень крепкая. И тут нянечка мне говорит, что они могут умереть! Для меня это был шок. Я в истерике убежала и забилась куда-то в угол. Это был какой-то колоссальный перевертыш в моей душе и в мыслях, потому я очень ясно помню, как на следующий день зашла в игровую, с опаской посмотрела, что все дети живы, и все нормально. Я тогда взяла детскую книжку, развернула перед собой будто ноты и представила себя за роялем, и стала музицировать на детских стульчиках. То есть я ушла в искусство.
Первый раз я не прошла конкурс в Киеве, и мне посоветовали: «Поезжайте в Харьков. Там более демократичные педагоги». Во второй год я поехала в Харьков, прошла все туры. У меня было ощущение, что все правильно, и все случилось как надо. Я радостно покидаю этот город, дома жду, когда придет вызов на занятия. И вдруг звонок в дверь, маме вручают какой-то пакет. Еще не раскрыв его, мама печально говорит: «Валь, я ведь слышала, что туда очень многих принимают по блату. Шла бы ты в парикмахеры». Я развернула пакет, там – «Вы не прошли по конкурсу».
В третий год я снова поехала в Харьков. Вновь прошла все туры и у меня опять ощущение, что все хорошо, мне удалось открыться перед комиссией, увлечь ее. Вдруг ко мне выходит женщина, полненькая блондинка, и говорит: «Валечка, я вас помню еще по прошлому году, я бы вас взяла еще в том году. Но у меня здесь список, кого я должна взять, вас в этом списке нет. Не теряйте времени, поезжайте в Россию». Я благодарна этой женщине до сих пор. Я была совершенно разбита – в третий раз не прохожу конкурс!
Я выхожу на улицу, и начинается гроза. Пока я шла по центральной улице города в гостиницу, начинается сильнейший ливень, где-то клонятся деревья от ветра. Природа рыдала вместе со мной. Нужно уметь сохранять радость к жизни, чтобы не вызывать природные катаклизмы.
Я появляюсь в гостинице — у меня желание как-то себя унять. Я решаю закурить, хотя никогда в жизни не пробовала. Неистово хочу вдохнуть в себя какую-то горечь, потому что не принадлежу себе. Я начала метаться по гостинице, нашла какой-то окурок – так всегда происходит, что все попадает под руку. Отыскала спичку, но нужно зажечь ее. Обо что? Все происходит молниеносно. Я как-то зажигаю эту единственную спичку о стекло, закуриваю, съедаю этот дым, и мне становится легче.
Я еду в Свердловск, где знакомлюсь с Ниной Прохоренко, и вместе с ней мы отправляемся поступать в Челябинск, где был открыт добор. В Челябинске мы селимся в гостинице напротив театра и, шутя, представляем, как будем здесь вскоре работать. Деньги наши тают на глазах, поэтому мы решаем, что обедать в столовой будем только по выходным, а в остальное время довольствоваться помидорами с хлебом и чаем. За неделю до экзаменов мы полностью истощились.
Ниночка руководила всем. Мы с ней условились, чтобы не тратить силы, всегда выходить на экзамене первыми. Я показала этюд, рассмешила комиссию, и мне говорят: «Теперь спойте». А мы с Ниной договорились ранее, что петь нужно обязательно дуэтом, потому что мы уже пели вместе, и всем нашим знакомым очень нравилось. Поэтому я начинаю просить: «Позвольте мне пригласить девочку, чтобы спеть с ней вместе». Комиссия сопротивляется, видимо, ждет, как я себя поведу, смогу ли настоять на своем. Я объяснилась, убелила экзаменаторов, и мне разрешили позвать Нину. Мы пели «Туман яром, туман долиною», а в два голоса этот романс чудесно звучит. Нас слушали, не прерывая.
Когда вывесили списки поступивших, я не могла в него заглянуть от волнения. Нина смело подошла и говорит: «Валя, мы здесь!» Так началось мое обучение.
На втором или на третьем курсе у нас появился вокал. Я попала в группу к Аршалуй Садраковне Назиной, мы ее называли просто Ася Васильевна. Она не уставала говорить, что у меня особые музыкальные данные. То, что Господь дает, нужно приумножить и отдавать людям. Я испытывала такую радость, когда приходила к ней на занятия. Пела я с удовольствием, и самой высшей оценкой было то, что меня просили всегда спеть мои коллеги, однокурсники.
После четвертого курса с благословения Аси Васильевны я поехала в Москву. Однако там набор закончился, и я еду в Петербург, тогда Ленинград. В первые же дни иду в Консерваторию, меня допускают к прослушиванию. Помню, захожу в один из классов, там сидят двое молодых людей: один блондин, другой — в военной форме, сразу скажу, мой будущий муж, Миша. Я спрашиваю: «Здесь ли будут прослушивания?» Они мне: «Да-да, попойте». Я им что-то напела, они: «Спасибо-спасибо, а теперь пройдите в тот класс». Так они меня разыграли, как в каком-то фильме.
Я не могла найти ноты для прослушивания к арии Валентина из оперы «Фауст». Мне встретился Миша в Консерватории и я ему рассказала, что ищу эти ноты. Он говорит: «Вы знаете, кажется, у меня дома они есть». И мы мчимся на 14-линию Васильевского острова к нему домой, нас встречает его прабабушка и говорит: «А у нас как раз обед, приглашаем к столу». Мы чудесно пообедали, ели, кажется, рыбу по-польски, у них был прекрасный светлый дом, цветы на столе. Миша стал искать ноты, но не нашел. Оказывается, эта ария была убрана из оперы и найти ноты было очень сложно. Тогда Миша предложил со мной заниматься и выучить быстро что-то из Кармен и арию Марфы Римского-Корсакова.
Я вышла в Консерватории на сцену Камерного зала, спела. И здесь последовала экзекуция – после первого тура врач-фониатр осматривает абитуриентов. У меня находят отслоение связки, поэтому меня не допускают дальше к экзаменам. Я не знаю, что со мной было, потому что я была влюблена. Я помню, как первый раз Миша позволил себе меня поцеловать на скамеечке на 6-й линии Васильевского острова – сейчас здесь памятник конке. Как чудесно это все вспоминать!
Я возвращаюсь в Челябинск, заканчиваю обучение, меня оставляют там при театре Цвиллинга. И вдруг приезжает Миша, а у меня репетиции, спектакли, гастроли. Миша, как профессиональный музыкант, услышал, что у меня что-то не так с голосом, появились какие-то хрипы. Ведет меня к фониатру, но единственный в Челябинске врач Кутузова была в тот период в отпуске, и Миша настаивает: «Едем немедленно в Ленинград». Мы едем в Ленинград, Миша показывает мне город и делает предложение. Мы как-то легко приняли это решение — 1 октября у нас состоялась свадьба.
Мои первые гастроли были, когда я работала в театре в Челябинске. Малые гастроли были по тюрьмам, а это особый зритель. Меня ввели в спектакль по очень смелой по тем временам пьесе, которая повествует о судьбе юноши и девушки, бросивших после девятого класса школу, чтобы быть вместе.
На гастролях нас предупреждали держаться вместе, где-то бывали неприятные реплики, типа: «Зачем нам показывать спектакль, лучше разденьте своих баб».
Больше всего меня поразила женская колония. Начальница — там все женщины работают крепкие, но с добрыми глазами – рассказывала нам, как они пытаются воспитывать заключенных, дают основы профессий, учат шить, вышивать, но, к сожалению, многие осужденные приезжают в тюрьму словно отдыхать. Даже когда их выпускают, некоторые торопятся совершить какое-то преступление, чтобы их опять вернули под стражу. Была одна девочка с очаровательной улыбкой, которая и говорит: «Это мой дом, я здесь родилась, здесь жили мои родители, я здесь чувствую себя лучше всего».
После спектакля, ко мне подошла девушка подарить охапку пурпурных роз. Когда она несла цветы, создавалось ощущение, что букет перевесит ее, такая она была хрупкая. Позже начальница рассказала, что эта девушка осуждена на 10 лет за убийство изменившего ей мужа. Она застала его в объятиях возлюбленной. Казалось, что она до сих пор любит своего мужа. Есть такие сущности, которые способны любить только одного человека всю жизнь.
Я была дважды замужем. Сегодня понимаю, что нужно беречь первое супружество, как бы ни было порой трудно. В один момент я почувствовала, как женщине нужна семья. Женщина должна быть при муже и детях, и счастье, если есть возможность заниматься любимым делом.
Занятость в ТЮЗе была очень активная, театру я посвящала почти всю себя. На семью и мужа практически не оставалось времени. В один день я узнала, что у мужа есть возлюбленная. И однажды она пришла к нам в дом, сказав, что жить без него не может. Это был конец. С мужем мы расстались.
Всех своих героинь я хотела наполнить чем-то особенным. У меня было не так много ролей, я могла бы сыграть значительно больше, но судьба так сложилась. Слава богу, что и так есть.
В 80-м году я поступила на службу в ТЮЗ к Зиновию Яковлевичу Корогодскому. В его театре был замечательный принцип – почти вся труппа всегда была задействована в каждом спектакле.
Я играла в самых разных спектаклях. Но одна из самых любимых ролей была роль Марины Мнишек в «Борисе Годунове». Каждый раз, уходя со сцены, было ощущение недоговорённости и желание вновь пережить эту роль. Столь многое можно передать через эту роль и раздвинуть в себе.
В ТЮЗе я прослужила восемь лет. После ухода из театра Зиновия Яковлевича все стало иначе. Тогда стали уходить актеры, и в их числе. Я ушла в театр «Студию-87» к Владимиру Афанасьевич Малыщицкому.
В данный момент я работаю в антрепризных театрах по приглашению своих друзей. Но уже год вне театра.
Недавно я участвовала в проекте одной фотохудожницы, Александры Лерой, и на фотографиях я разглядела, насколько я уже взрослая. Но внутри себя я этого не ощущаю. Внутри ты полон жизни, горит желание действовать, быть востребованной, полноценно жить. Внутренняя жизнь фонтанирует, а внешне ты уже совсем другой.
Возраст для меня ни в коей мере не стал катастрофой, я понимаю и принимаю себя любой. Мне интересно ощущать себя в разном возрасте, потому что мне интересна сама жизнь.
Сейчас я хочу вернуться в театр, чтобы быть среди единомышленников и общаться со зрителями. Хочу играть в добрых, веселых спектаклях, чтобы радовать людей.
Текст Дина Шакенова / Фото Юлия Акулова